Меч на закате - Страница 138

138

Теперь мне негде было спать, но мне все равно не спалось; у меня было такое чувство, словно я никогда не засну снова. Я опустился на табурет у жаровни, поставил локти на колени, положил голову на ладони и закрыл саднящие глаза, чтобы защитить их от света, который как будто впивался в них острыми когтями. На моих плечах тяжким грузом лежало ощущение обреченности, и комната была словно заполнена ненавистью Игерны, дотягивающейся до меня даже после ее смерти. И Медрот был жив, а дитя, которое я любил, лежало в могиле; все, что было во мне, казалось разбитым и кровоточащим, и я блуждал в бесконечной пустыне.

Гуэнхумара пришла и нашла меня там. Я услышал, как ее шаги приближаются по плиткам пола, почувствовал ее слабый, неопределенный запах и понял, что она стоит прямо у меня за спиной. Но я не поднял глаз.

— Значит, это был твой сын, — выжидающе помолчав, сказала она.

— Было бы бесполезно отрицать это, не так ли?

— Он очень похож на тебя. Так похож, как сын может походить на своего отца; вот только в его глазах, в отличие от твоих, ничего нельзя прочесть. И это делает его еще более опасным.

— Только если он уже опасен, — тусклым голосом отозвался я.

— Твой сын, так похожий на тебя, как этот, появившийся неизвестно откуда с Королевским Драконом Британии на руке и, если я не ошибаюсь, с какой-то долей твоей власти увлекать людей за собой.

— Все это само по себе ничего не значит, — возразил я; думаю, я защищал его больше перед самим собой, чем перед ней.

— Само по себе нет, — согласилась она, а потом добавила: — Отошли его прочь, Артос.

— Я не могу… не должен.

— Почему? Ты боишься тех козней, которые он может начать строить против тебя где-нибудь в другом месте, если ты сделаешь это?

— Может быть, — сказал я. — Нет. Все не так просто. Если я ушлю его отсюда, то буду ничем не лучше лошади, отворачивающей от препятствия, которое она все равно должна преодолеть. Он — моя судьба, мой рок, если хочешь, Гуэнхумара. Когда я впервые увидел его, то словно посмотрел на своего двойника. Никто не может избежать того, что ему назначено; лучше встретить свой рок лицом к лицу, чем попытаться бежать и получить удар в спину.

— Артос, мне страшно, когда ты говоришь так. Ты словно уже наполовину потерпел поражение.

— Нет, пока я не попытаюсь бежать.

— Тогда, если ты не собираешься отсылать его прочь, я буду молить Бога, чтобы он нашел смерть в бою, — и поскорее.

Я не осознавал, что мои глаза закрыты, пока не открыл их и не обнаружил, что смотрю в рдеющую адскую пасть жаровни.

— Нет! Гуэнхумара, ради Христа, — нет; я сам уже слишком близок к тому, чтобы молиться об этом.

— И зная то, что ты знаешь, почему бы и нет?

— Потому что, чем бы он ни был, это моя вина, моя и моего отца, который выпустил в мир это зло.

— Твоего отца может быть, хотя он не сделал ничего такого, что не сделали бы многие другие до него, — быстро проговорила она. — Но не твоя! Ты виноват не более, чем медведь, попавший в вырытую для него ловушку.

Внезапно ее ладонь легла мне на затылок и неуверенно, легко скользнула к моей щеке. Но когда я поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, она задержалась только на мгновение, словно для того, чтобы я не подумал, что Гуэнхумара отталкивает меня, а потом была мягко, но непреклонно убрана в сторону.

— Идем спать, Артос. Тебе просто необходимо выспаться, и, как ты сам сказал, утром вам придется выехать рано.

И вот так я снова оказался в широкой кровати рядом с Гуэнхумарой, и в том, чтобы быть подле нее, было некое успокоение. Но ребенок разделял нас так же верно, как в ту ночь, когда я привез их обеих домой из Полых Холмов; так же верно, как обнаженный меч, который Бедуир положил между собой и Гуэнхумарой в лютую зиму перед тем, как дитя родилось.

Глава двадцать пятая. Тени

На следующее утро я дал Медроту меч и большого чалого жеребца из резервного табуна, и мы выехали из Венты под мягким летним дождем, пришедшим вместе с рассветом. Кабаль, как обычно, скачками несся впереди, а рядом с ним бежала более легкая и изящная фигурка Маргариты, и оба время от времени оглядывались на меня. «Возьми собаку с собой, — сказала Гуэнхумара. — С тобой ей будет лучше». Но я знал, что выносить постоянный скулеж белой суки, снова и снова обыскивающей одни и те же места, было выше ее сил.

В Дурокобриве наш отряд остановился на ночь, и я забрал оттуда свою лошадь; и к закату второго дня мы въехали в лагерь.

Я отвел Медрота в свою хижину, а потом отправил его вместе с поджидавшим меня оруженосцем забрать из обоза снаряжение и поискать себе что-нибудь поесть — отдавая этот приказ, я отвернулся, сбрасывая плащ и седельную сумку, чтобы мне не нужно было видеть выражение лица юного Риады. Я уже видел слишком много выражений слишком многих лиц — изумленные или надолго задержавшиеся взгляды, внезапно расширенные или суженные глаза, — когда въезжал в лагерь рядом с Медротом.

Оставшись после их ухода наедине с самим собой, я стоял, глядя в пустоту и теребя пыльные доспехи, но не продвигаясь к тому, чтобы снять их. Мне бы следовало немедленно отправиться по делам; видит Бог, у меня их было достаточно; но я все еще медлил, давая новости время разнестись по лагерю.

Вскоре на утоптанной земле послышались шаги, и в неровном проеме двери вырос Бедуир; и когда он наклонился, чтобы войти внутрь, его силуэт закрыл собой подернутое рябью пламя заката.

— Артос… мне сообщили, что ты вернулся. Какие новости? Какие новости о малышке?

— Она мертва, — ответил я. — Она умерла за час до того, как я приехал домой.

138