Меч на закате - Страница 52

— Сейчас этим занимается Элун Драйфед. Я отдал приказ, чтобы люди сменяли друг друга, потому что здесь, в этой глуши, могилу придется делать глубокой.

— Мы можем использовать землю из рвов — кроме той, что пойдет на приведение в порядок дороги, — чтобы насыпать над ними хороший, надежный курган.

Он кивнул, глядя в огонь из-под одной ровной и одной насмешливой брови.

— Хочешь, чтобы брат Саймон пробубнил над ними несколько молитв, прежде чем мы засыплем их землей?

Я так никогда и не узнал, какому богу поклонялся Бедуир, если он вообще поклонялся какому-либо из них; это точно не был Христос. Может быть, это было нечто между рукой и струной арфы…

— Раз уж с нами есть священник, мы можем с таким же успехом хоть как-то его использовать, — ответил я. — Но для молитв будет достаточно времени, когда он закончит помогать Гуалькмаю с ранеными. Сначала живые, потом мертвые.

— Всему свое время. Что ж, гораздо больше саксов будет кормить волков, чем христиан — дожидаться молитв и надмогильного кургана.

— Да, — отозвался я. — Насколько можно пока судить, наши потери были удивительно легкими по сравнению с их потерями.

Он посмотрел на меня, вздергивая свою летящую бровь.

— Удивительно? Если вспомнить об этих медвежьих ямах?

Какое-то мгновение я молчал, а потом произнес:

— Это был не тот способ ведения битвы, который я бы предпочел. Сначала, после того как в бой вступили Товарищи, я думал, что это будет резня. Я рад, что в конце концов это все-таки переросло в сражение.

— Ты странный человек, милорд Артос Медведь. Иногда мне кажется, что ты начинаешь почти любить саксонское племя.

— Только когда я держу сакса за горло, а он держит за горло меня. Не раньше — и не позже.

Двое людей из моего эскадрона вынырнули из черного мрака между деревьями, волоча за собой какое-то тело. Тело, которое, судя по тому, как они с ним обращались, принадлежало саксу, а не кому-нибудь из наших. Они швырнули его наземь в ярком красноватом свете костра и перевернули на спину; их молчаливое ликование говорило гораздо громче любых слов. Потом Берик Старший просто сказал:

— Мы нашли вот это.

Он лежал, некрасиво распластавшись под Алым Драконом, где его бросили мои люди, и все же в нем до сих пор чувствовалось некое достоинство. Старик, старый исполин, с яркими, сверкающими, как золотая проволока, прядями в торчащей седой бороде и в спутанной копне разметавшихся вокруг головы волос. Я опознал его сначала по графскому браслету, обвивавшему его правую руку, потому что копье попало ему между глаз, но вглядевшись повнимательнее в разбитое, залитое кровью лицо, узнал коварный, жестокий рот, растянутый теперь в застывшем оскале. Но, думаю, главным образом я узнал то величие, которое, казалось, все еще окутывало его, атмосферу чего-то, что делало его — этого старого врага Амброзия — гигантом больше нежели в физическом смысле. Хенгест, ютский авантюрист, ставший военным вождем саксонских орд, брошенный теперь наземь, как дань, перед британским знаменем, которое слабо шевелилось над ним в потоках ночного воздуха.

Теперь нам оставалось разделаться с его сыном и внуком.

— Та-ак, — тихо протянул Бедуир. — Граф Хенгест наконец возвращается к своим Властителям Бури. Ему бы следовало умереть в штормовую ночь, среди мечущихся от холма к холму молний, а не в спокойный летний вечер, когда воздух напоен запахом боярышника.

— Он был царственным быком, — признал я. — Хвала Богу, что он мертв.

Позже, когда я, все еще держа в руке недоеденную лепешку, начал обходить сторожевые костры, ко мне подошел неизвестно откуда появившийся Флавиан.

— Сир, в эскадроне все в порядке. Когда мы утром снимаемся с лагеря?

— На рассвете.

— Тогда если я вернусь за час до этого… Дэва всего в шести милях отсюда… Если я передам эскадрон Феркосу…

Я остановился и повернулся к нему. Наверно, я устал сильнее, чем думал, и мое терпение лопнуло, как туго натянутая тетива.

— О, Бога ради, Флавиан! До рассвета осталось около пяти часов; какой, как ты думаешь, будет завтра прок от капитана моего третьего эскадрона, если он проведет одну половину ночи, носясь верхом по окрестностям, а другую — надрывая себе сердце в постели с девушкой?

Даже в тусклом свете сторожевого костра я увидел, как к его лбу прихлынула кровь, и почувствовал такую же злость на себя, как мгновением раньше — на него. Я быстро сказал:

— Мне очень жаль, Флавиан. Это было непростительно с моей стороны.

Он покачал головой.

— Нет, я… Глупо было, что я подумал об этом.

Я положил руку ему на плечо.

— Да, но не в том смысле, что ты имеешь в виду. Разве ты не попрощался с ней перед уходом?

— Попрощался.

— И, как ты думаешь, вам обоим не было достаточно больно в тот раз? Пошли ей весточку, что ты цел и невредим; но если ты сейчас вернешься, вы только будете страдать заново.

— Наверно, ты прав. Может быть, так будет лучше для нее…

Когда я пошел дальше, он снова вернулся к костру, вытащил из-под пряжки на плече увядший пучок цветов боярышника и уронил его в огонь. Выглядело это так, словно он приносил жертву, давая обет.

Кей и его отряд вернулись ночью, потеряв Морских Волков в темноте; и с первыми лучами солнца, похоронив мертвых и благополучно доставив раненых в Дэву, мы направились по Эбуракумской дороге на восток, по следу удирающих саксов; охотник из Маленького Темного Народца, первым сообщивший нам об их приближении, пошел с нами проводником. В сражении предыдущего дня мы потеряли не только людей, но и лошадей, однако благодаря молодым жеребцам-полукровкам у нас все еще было достаточно скакунов, чтобы вновь посадить в седло тех, кто остался без коня, и даже еще сохранить небольшой резерв.