Когда я сделал это, он заговорил:
— Что до того форта, который ты назвал, то он лежит в двух днях пути по Великой Дороге в сторону заходящего солнца. Я знаю, потому что сам проделывал этот путь, когда перегонял стадо; и стены пока еще крепки. Пустой он или находится в чьих-то руках, я не знаю, но дай мне день, самое большее — два, чтобы послать вопрос и получить ответ, и я приду и расскажу тебе. Что-нибудь еще, о господин?
— Ничего, если форт пуст. Если он занят, то сообщи мне, сколько там людей и какие у них запасы оружия и провианта. Это можно сделать?
— Можно.
Он подобрал под себя ноги, собираясь встать.
— Поешь, прежде чем идти, — пригласил я.
— Я ем только у своего собственного очага.
Но я знал, что вера должна быть обоюдной.
— Ешь! Я пил у вашего.
Он долго и с сомнением смотрел на меня, потом снова опустился на землю у костра и протянул руку за горячей ячменной лепешкой, которую передал ему кто-то из толпы; и съел ее, не отводя глаз от моего лица. Поев, он встал и, не произнося ни слова прощания — как не говорил слов приветствия, — сделал странное размашистое движение рукой в сторону лба и, покинув круг света, растворился в сумерках.
Назавтра о нем не было ни слуху, ни духу, но на утро следующего дня Флавиан, приведя лошадей с водопоя, разыскал меня.
— Сир, Друим Дху пришел опять, — доложил он. — Я не понимаю, как он это делает, но у меня просто мурашки бегут по коже! Мы повели лошадей от реки, и он оказался прямо среди нас!
Я глянул мимо него, ожидая увидеть за его спиной маленькую темную фигурку, но он покачал головой.
— Он не захотел подняться в форт. Он просто сказал: «Передай Солнечному Господину, что ему некого выгонять из той крепости, о которой мы говорили, если не считать горных лис и, может быть, пары сов» — а потом исчез. Может быть, он превратился в ольху.
Он слегка посмеивался, говоря это, но смех его был не вполне естественным.
— Способность превращаться в ольху — не такое уж плохое умение для разведчика.
— Наверно, нет. Но все равно, это не к добру — то, как он приходит и уходит, — Флавиан нетерпеливо передернул плечами и, внезапно посерьезнев, посмотрел на меня. — Артос, сир, мы, что, должны доверять ему — им? Я имею в виду насчет Кастра Кунетиум? Они слывут вероломными маленькими тварями.
— Тем не менее, мы им доверимся. Мы вышлем вперед обычный разъезд на случай, если положение дел изменилось после того, как было отправлено сообщение. Но это все. Сердце подсказывает мне, что Друим Дху и его племя поведут себя вероломно только в том случае, если мы заслужим это вероломство.
И поэтому несколько дней спустя Бедуир вместе с эскадроном в пятьдесят человек, отрядом копейщиков и несколькими пращниками и легкой конницей для разведки, а также с частью обоза, на которую была погружена причитающаяся им доля провианта, оружия и сырья для изготовления военного снаряжения, отправился по долине реки на запад, чтобы занять Кастра Кунетиум.
— Мы будем скучать по его арфе в зимние вечера, — заметил Кей, облокачиваясь рядом со мной о красный песчаник западной стены и наблюдая за тем, как маленький отряд постепенно превращается вдали в крохотную точку и исчезает наконец в рыжевато-коричневом облаке августовской пыли.
Но той осенью у нас в Тримонтиуме было слишком мало свободного времени, чтобы скучать по кому или чему бы то ни было. Мы вырубили кустарник на два полета стрелы от стены, оставив только купу орешника, скрывающую источник, который был, так сказать, подарком Темного Народца. Мы начали расчистку и восстановление одного из двух колодцев, в котором, судя по его виду, еще могла быть вода. Мы более-менее наладили старые отхожие места, залатали, как могли, крепостные стены и сумели — при помощи папоротника, настеленного на решетку из прутьев, — восстановить крышу на нескольких бараках, одни из которых должны были использоваться по первоначальному назначению, а другие — служить подсобными помещениями, складами и конюшнями. Мы завезли в крепость торф и дрова, а также папоротник для постелей и для корма лошадям. Большая часть этой работы легла на плечи пеших солдат из вспомогательных отрядов — которые беспрерывно ворчали, как это обычно бывает с военным людом, когда он не занят в боевых действиях, — потому что у Товарищей и легкой конницы было полно другой работы. Еще до исхода сентября мы уже регулярно патрулировали боковую дорогу; и с самого начала я посылал небольшие группы верховых добывать провиант в британских деревнях и в то же самое время как-то брать под контроль эту местность. Кланы центральной и юго-западной Валентии не были втянуты в общий пожар; большая их часть была все еще настроена дружелюбно, и, вне всякого сомнения, они отнюдь не жаждали, чтобы пикты и Морские Волки прошагали по их охотничьим тропам, оставляя за собой неизбежные окровавленные руины. Но, с другой стороны, многие мелкие князьки не понимали, почему они должны подчиняться войску какого-то чужого им племени, засевшему в Тримонтиуме, не говоря уже о том, чтобы помогать кормить его, тем более что приближалась зима, когда пищи должно было едва хватать им самим. Иногда дело доходило до прямых угроз. «Три бычка, или мы подожжем кровлю,» — особенно если отрядом фуражиров командовал Кей, потому что он умел применять угрозы с каким-то мрачновато-добродушным юмором, который почти не оставлял обид. Однако всегда был риск, что местные князья, если надавить на них чересчур уж сильно, могут решить, что еще один путь спасти свои поля и скот от варваров — это объединиться с ними; так что угрозы нельзя было использовать слишком часто. А вообще-то, мы обнаружили, что появление тяжеловооруженной конницы, которой эти племена никогда не видели раньше, было само по себе и достаточной угрозой, и достаточным ободрением. По той же самой причине я не позволял угонять скот. Вместо этого мы охотились. В заросших кустарником лесах вокруг Эйлдона было достаточно дичи для всех: и для местных племен, и для войска, и для маленьких темнокожих охотников; к тому же более молодые и горячие головы из нашего войска предпочитали обращать копья против вепрей и волков, так что дичь с более вкусным мясом оставалась для других.