Меч на закате - Страница 90

Пока мы выходили со двора в уже редеющем потоке молящихся, Фарик почесывал одним пальцем затылок сокола, которого по-прежнему нес на руке, и птица, на которой не было колпачка, покачивала головой, вжимая ее в плечи от удовольствия.

— Хороший день для соколиной охоты, — внезапно сказал он и оглянулся вокруг на своих братьев и на всех нас. — Видит Бог, у нас будет не так уж много других возможностей до осенней линьки, и я еду на холмы. Латриг, милорд Артос… Сулиан… Голт… кто со мной?

Он повернулся на каблуках, не давая нам времени ответить, и крикнул, чтобы привели лошадей и принесли еще соколов.

Но этот план и в самом деле хорошо совпал с нашим настроением, потому что, как мне кажется, всем нам хотелось дать какой-то выход растущему в нас беспокойству, чем-то заполнить оставшиеся до темноты часы. И когда нам привели лошадей и принесли еще пару соколов, каждого вместе с привычной ему перчаткой, мы расселись по седлам, взяли с собой несколько собак, чтобы они вспугивали для нас дичь, и направились на север, к болотистым ущельям, в поисках цапель.

Мы хорошо поохотились в тот день, но то, что яснее всего отпечаталось у меня в памяти, произошло, когда Фарику с виду надоела эта забава; и пока остальные двинулись дальше, чтобы проверить какую-то заводь в верхнем конце ущелья, мы с ним немного отстали и шагом поднялись по длинному склону, где из потревоженного нами папоротника вылетали тучи мошкары; и, достигнув гребня холма, придержали лошадей и остались сидеть, глядя вниз, в широкую и мелкую долину, убегающую к болотам и к морю. Прямо под нами, словно на большой, спокойной ладони, лежало маленькое, похожее формой на лист озеро; и когда я прислушался, мне показалось, что я могу различить пересвистывание куликов, которые всегда водятся в подобных местах. А между нами и галечным берегом лежало то, что время оставило от старой усадьбы, — земля, покрытая впадинами и заросшими кустарником бугорками, которые, должно быть, были некогда хижинами, овинами и ямами-хранилищами; и то тут, то там из нее выступали изогнутые гряды камней, обращенные когда-то к торфяной стене, так что я припомнил деревню Маленького Темного Народца. Но в центре, на небольшой возвышенности, все еще стоял каменный барабан древнего укрепления, княжеская башня, поднимающаяся почти на два человеческих роста и крытая растрепанной кровлей.

— Что с ней случилось? — спросил я после того, как мы некоторое время просидели в молчании.

— Не огонь, не меч; и не скотты на этот раз. Эту башню зимой слишком часто заливало, и один из моих предков, питавший отвращение к мокрым ногам, покинул ее и построил теперешний замок на возвышенности.

Я уже кое-что слышал об этом от разных людей.

— Она даже сейчас не выглядит совсем покинутой. Насколько видно отсюда, кровля еще достаточно крепкая, а вон там, в дальнем конце долины, кто-то срезáл папоротник на корм скоту всего неделю или дней десять назад, если судить по его чистому желтому цвету.

— Пастухи используют ее во время весеннего и осеннего сбора стад, а иногда и летом, на переходе от одного пастбища к другому. Они чинят на башне крышу, чтобы было где укрыться от непогоды, и держат там корм для скота и, может быть, корзину-другую ржаной муки для себя над потолочной балкой. Печальный конец, не правда ли, для крепости, которая слышала лязг оружия и песни княжеского певца, — но даже сейчас бывают времена, когда это место ненадолго возвращается к жизни.

— И что же это за времена?

— Когда женится кто-то из княжеской семьи. У нас всегда был обычай, что когда сын княжеского рода приводит в дом невесту, они должны провести первую ночь в старом замке. Это знак уважения к князьям былых времен — приводить вступающих в семью женщин к их очагу.

Я оглянулся на него.

— Дочери тоже?

— Может быть, и дочери, хотя для них это не встреча, а прощание. Когда женщина выходит замуж, она уходит к очагу своего мужа, — он неспешно повернул голову и посмотрел на меня из-под черных бровей, прямых, как крылья его сокола, когда тот парит в небесных высях. — Дочерям это тоже не запрещено.

Мы посмотрели друг на друга; наши лошади нетерпеливо переступали ногами, готовые продолжить путь, и легкий ветерок, который не мог спуститься вниз в кишащее мошкарой ущелье за нашими спинами, шевелил нам волосы и скользил в побуревшей к концу лета траве.

— Значит, Гуэнхумара рассказала тебе, — проговорил я наконец.

— Кое-что… в конце концов, это касается и меня, поскольку, если она принесет тебе в приданое отряд воинов, то командовать им придется мне.

— Именно тебе?

— Таким отрядом должен командовать один из княжеских сыновей. Латриг — старший сын отца, а Сулиан уже запутался в длинных волосах девушки, в то время как я… я свободен, и я чувствую в подошвах зуд, который не смогу успокоить здесь, при дворе моего отца.

Я посмотрел на него в чистом и ясном свете высокогорья — на посадку его головы, гордую, как у сидящего на его руке сокола; на горячие рыжевато-карие глаза под черными бровями — и подумал, что он вполне может быть прав; и еще что было бы хорошо иметь этого хмурого юнца среди моих капитанов.

— Может быть, я смогу найти средство успокоить зуд в твоих подошвах, — сказал я. — И если ты чувствуешь подобный же зуд в правой ладони, то я могу подсказать тебе прекрасный способ успокоить и его.

— Тогда, пока моя сестра будет твоей женой, я буду твоим. Но я забыл…, — он вскинул голову и рассмеялся. У него был короткий, сухой смех, который потом, когда он станет старше, должен был превратиться в подобие лисьего лая. — Ты не можешь говорить о таких вещах, пока не зажгутся факелы Ламмаса!